Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я так никогда и не узнала, сколько времени я так засыпала и просыпалась снова. Звала ли я Джеймса, Летти, других, тех, кого знала с детства? Если и звала, то вряд ли кто-нибудь мог понять. А если и понял, то ничего не сделал. Мне не становилось тепло, никто не занимался моими ссадинами и ушибами.
Время от времени я приходила в себя от этой полужизни, открывала глаза и видела сумрак. Дважды кто-то приподнимал меня, вызывая волны боли в голове. Новую боль вызывал и жёсткий край чашки, которую прижимали к моим губам, а когда я открывала рот, чтобы возразить, туда лилась жидкость, так что я начинала давиться.
Но потом обнаруживала, что жидкость смягчает боль в горле и во рту, и начинала жадно пить. Открывала глаза, но от этого кружилась голова, и я не могла разглядеть, кто меня кормит.
— Труда?.. — прохрипела я однажды, вряд ли понимая, из каких глубин памяти извлекла это имя. — Летти?.. — но никто не ответил, меня снова опустили, и я лежала, раскачиваясь между этим миром и тем.
Но когда я пришла в себя в следующий раз, голова болела не так сильно, и я смогла открыть глаза, не теряя сознание. Я была вовсе не дома в поместье, где светлые стены и множество окон, в изобилии пропускающих солнце. И я снова начала складывать ускользающие воспоминания в одну картину.
Поместье… но я же уехала из поместья… Давно?.. Очень, очень давно… Для меня число дней, недель, месяцев сейчас ничего не значило. Потом была другая комната — с большой кроватью, с пологом, незнакомая… а потом ещё одна комната, а в ней…
Я словно повернула ключ в двери, закрывавшей большую часть памяти. Я вспомнила — Кестерхоф… приход барона! Но это совсем не та комната! Где я?
Я попыталась приподняться и обнаружила, что это усилие вызвало только лёгкое головокружение, однако сразу начала снова болеть голова. Даже поднять руку мне было трудно, будто это тяжёлое и длительное дело. Но вот я коснулась пальцами лица и тут же отдёрнула их. Подбородок распух, очень больно.
Продолжая ощупывать ушибы, я осмотрелась одними глазами, не поворачивая головы. Я была укрыта старым изношенным одеялом. Пахло пылью и затхлостью. Прямо передо мной стояла голая каменная стена без единого украшения, с прочной дверью с полосами полупроржавевшего металла.
Серый, как в бурю, свет исходил не от свечи или лампы. Помещение было сумеречное и угрюмое. Я не видела ничего, кроме кровати — грубой лежанки — стены и двери. От стен словно исходил холод, пробиваясь сквозь рваную простыню и старое одеяло, прикрывавшее моё тело.
Я не могла понять, где нахожусь, но чем дольше смотрела на стену, на закрытую дверь, тем яснее становились мои мысли, и я начинала догадываться, что произошло. Это не комната для гостя, даже самого незваного, скорее тюремная камера! Может быть, я лежала в подземелье Кестерхофа, которое фрау Верфель не показывала любопытной посетительнице? Пришлось признать это. Я поняла также, что привело меня сюда. Имя, которое я написала… это действительно было моё имя, единственное имя, которое я признавала когда-либо. Но моё имя — Амелия Харрач — не могло быть признано законным, если я жена барона фон Вертерн, какой бы насмешкой над браком ни была та церемония. Чего бы они ни хотели достичь с помощью этого документа, план их не сработал, хотя и я пострадала — иначе не лежала бы здесь.
Оставалась слабая надежда, за которую я ухватилась… ведь я не подписала тот документ, и они вынуждены были сохранить мне жизнь. А пока я живу, надежда остаётся…
Снова я пошевелила рукой, на этот раз с трудом подняла её, чтобы посмотреть, есть ли на пальце кольцо. Оно там было. Я так ослабла, что рука сама собой упала на грудь. И в то же время от двери донёсся тихий звук. Ко мне кто-то пришёл.
Я не думала, что это Труда. Только понадеялась, что ей не причинили вреда. Вполне могло быть, что барон и графиня не пожелали иметь свидетеля своего обращения со мной. Но теперь я с этим ничего не могла сделать. Я смотрела на дверь; интересно, кто мой тюремщик. Конечно, графиня сама не станет этим заниматься.
Я никогда раньше не видела женщину, вошедшую с подносом в руках. Высокая и худая, но сутулая, а лицо не вызывало мыслей о дружелюбии. Время, должно быть, отняло у неё большинство зубов, потому что подбородок, заросший серой щетиной, поднимался прямо к крючковатому носу. На голове у неё как будто совсем не было волос: череп прикрывал чепчик, какие носят безволосые маленькие дети, с прочно завязанными лентами под заострённым подбородком.
Платье у неё было далеко не модное, скорее просторный серый халат с нашитой кожаной полоской, свободный конец которой болтался при ходьбе. По-прежнему держа поднос в руках, женщина подняла ногу и подтащила ею высокий стул, который должен был послужить столом. Потом поставила на него поднос.
Окунув в миску с водой грубое полотенце, она подошла ближе и стала обтирать моё распухшее лицо, не заботясь о том, что мне больно. Взяла одну за другой мои руки и подвергла их той же операции. Она молчала, я тоже не нарушала молчания. Лучше продолжать играть роль, которую я решила принять в Кестерхофе (впрочем, тогда успеха я не достигла), делая вид, что я больна серьёзнее, чем на самом деле. По-своему грубовато вымыв меня, женщина взяла кружку с носиком, похожую на чайную чашку. Прислонив мою голову к своему костлявому плечу, она сунула носик мне в рот, заставляя пить.
Жидкость была почти холодная, со вкусом жира, но я обнаружила, что очень голодна, и даже эти помои приносят какое-то удовлетворение. Я допила, женщина поставила кружку на поднос и принялась расправлять мою постель.
От её грубого обращения у меня опять заболела голова, так что мне не пришлось прилагать больших усилий, чтобы снова впасть в оцепенение, хотя я старалась хоть что-то понять по наружности и действиям этой женщины.
Я спала, просыпалась, за мной ухаживала всё та же молчаливая женщина в странном платье. Она никогда не разговаривала со мной, я тоже молчала, стараясь разобраться без посторонней помощи. Очевидно, я попала в плен, но где находится моя камера, я понятия не имела, хотя подозревала, что в Кестерхофе.
Меня только удивляло, почему не приходит барон. Я разрушила его план с документом, а грубое обращение показало, как он заботится о моём благополучии... Итак… почему же он не пришёл вновь, чтобы навязать свою волю, испытать мои силы? Я не сомневалась, что он попробует это сделать.
Головная боль со временем утихла. Я начинала двигаться в постели, пытаясь вернуть телу силы. Мне наконец удалось рассмотреть свою камеру.
Потому что это, несомненно, была камера. Только голые каменные стены, в одной дверь с железными полосами, в противоположной — окно, такое узкое и глубокое, что когда снаружи светило солнце, лучи его сюда не проникали, только серый свет, который сменялся тьмой с наступлением ночи. Единственные предметы мебели: грубая лежанка-кровать, на которой я лежала, стул, который служил также столом, когда тюремщице требовалось что-то поставить, и откидная доска из потемневшего от времени побитого дерева в стене слева от меня, которая висела на двух ржавых цепях, вделанных в камень. Никакого сомнения, эта камера предназначалась для содержания заключённых.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Мир крыльев (авторский сборник) - Леонид Кудрявцев - Фэнтези
- Берегись ястреба. На острие меча - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Знак кота. Гнев оборотня - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Ветер в Камне - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Песочные часы - Майра МакЭнтайр - Фэнтези
- Тень Альбиона - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Вторжение к далеким предкам - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Лягушки Гиблого Дола - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Колдовской мир-4. На крыльях магии - Андрэ Нортон - Фэнтези
- Кровь сокола - Андрэ Нортон - Фэнтези